Голова должна быть холодной, сердце горячим, руки - чистыми.
Папка: "Погибшие шинигами". Отдельно. "Шинигами, не возвратившие занпакто". Отдельно.
"Уже не занпакто"? Да?
Объявить шинигами второго списка: "В отставку, положена пенсия"... Объявить эти слова и не больше, и не говорить, что их занпакто уже не занпакто, что даже не их. Что, возможно, придется их уничтожить? Ши...
Я надеюсь, слова "проблема не решена" подразумевают возможность... "возвращения"? Может быть и положено хозяину самому наводить порядок с мечом, но я был бы готов обездвижить пойманных "буйных", в порядке смотрин определить связи шинигами - занпакто и позволить хозяину дать беглому мечу по голове. ... Пусть естественный отбор в силе, и те, кто смогли справиться - в выигрыше перед теми, кто не смог, но увольнение, да еще с новостью, что занпакто отделен... да еще в такое смутное время? Это ухудшит обстановку в отряде. Что бы ни было, нужно сделать всё для возвращения мечей. Значит, больше работы с "не возвратившими". Почему... почему это напоминает мне уход за смертельно больными?
Вчера ночью, когда я узнал эту новость, мне было не по себе куда сильнее, чем сейчас. Я уже знал, что не все шинигами смогли настроиться на мечи, но если ещё была надежда, что через несколько дней всё уляжется само собой, то придётся её изничтожить хотя бы для себя.
Тяжело. Всякий знал трудности с мечом и винил себя в восстании. Ещё хуже им после увиденной гибели сотоварищей от рук мечей. Подрывает их силы, у кого-то желание, кто-то готов глядеть на свой занпакто так, как Кога смотрел. Как Кога смотрел? Орудие и "оружие разрушения", без кторого можно обойтись? Всё от расстройства и лихорадки, конечно. Вот оборотная сторона их готовности сражаться и принимать удары. Тенглар.
Меч освободившийся, не разделяющий судьбу носителя, достигший бан кай. Если и обездвижить их, если и обессилить, возможно ли будеть шинигами восстановить свою связь с этими оборвавшими корни? Они ждали, что умрут с занпакто. Они ждали, что неразрывно связаны в самые тяжёлые времена. Между мной и ими пропасть. В их глазах я счастливчик, я могу судить только сверху, потому что не знаю их отчаяния.
Ками да. Приучить себя смотреть на них, как на живой список досье? Удалить, перечеркнуть, пометить. Вылечить. Удержать. До тех пор, пока Маюри Куроцучи не исследуют вопроса, рано говорить что-либо шинигами. Пусть надежда бьётся в них до последнего их вздоха.
Голова должна быть холодной, сердце горячим, руки - чистыми.
Во сне предостержения гротескны, возвращаясь оттуда, не стоит убирать на чердак шахматную доску.
О том, как сражению с занпако предшествовал йома-но-йокай юмэВ сумерки ветер нагнал туч со стороны моря, просыпал морось. Тени скрадывали сизые тона травы, обращали груды скал в свои подобия, и не могли освежить духоты, как перед грозами. Бывали ли они здесь, где время всегда отмерялось только одним, и оттого иногда прекращало ход? Редко. Здесь был тяжелый воздух. Здесь не пропадал вечерний сумрак, и здесь редко, исчезающе редко ложились на горизонт, расцвечивая облака, отсветы молний. Знал, но был впервые. Где-то позади, в другом измерении одного и того же мира, остались часы и минуты принадлежавшие им одним, когда всё заключалось в тишине, нарушаемой Кирой и разбавляемой его мечом. Сражение? Поднимался ветер, вздымал внизу свинцово-черные валы. Колебал пригнувшуюся траву, улетал вверх, легкий. - Возможно ли? – Спросишь у себя. В руке чувство тяжести и лёгкости меча. Мокрая трава гладит щиколотки. Они не были бы здесь теперь, если бы не самое странное дело в мире. Чу, о звено цепи ударило звено. Видит лёгкий ветер, такой же трогал голову, когда бились в ней тяжёлые волны. Полуобернувшись, увидел и смутный блеск в тяжёлой гире, и опущенную голову, и неподвижный меч в его руке. Не верил до сих пор этой забаве.
- Тот сон…
Шаг в сторону, уход в шунпо. Хлестнёт трава, ловя поспешный шаг, удар скользящий по-над его мечом. Бил нисходяще со спины – плиты коснуться, избежать меча, тогда достать ответ. Его коснёшься – будешь ли бит, иль нет? Предугаданный удар чуть не был пойман тёмной полосой. Не нужно принимать на меч – коснулся – всё. Как ласточкой ушёл, ударил в стопу камень. Не жди передохнуть, белая плита вдруг справа, ещё чуть-чуть… И дробный звон: металл бьёт о металл и раз, другой, и третий. Замер, держась усилием – что он? Не скажешь «враг» ни разу, никогда. Сражаться с сердцем? Со своей душой? Грудь давит, вырвется дыханье, рука ударит оземь, капли смахнёт с травы. Будто бы темнеет всё вокруг? Нет, перед глазами. Но разве не схлестнулись мечи? Повержен или нет? Повержен ты, Вабиске – нет. Звон цепи, рядом шаг… сон душу первым отобрал, сморив.
- Когда проснулся…
Ни вздохнуть, ни шевельнуться. Продолжен сон? Не встать. Трава, вьётся сырой ветер, тень с облаков и туч бежит, скрывается в камнях. Рядом, Вабиске. Здесь, почти передо мной. До трещинки запомню камень, на котором ты сидел. Все перепады ткани в складки, чтобы забыть её: ту доску, разделенную в поля. Черный и белый. Ряды фигур. Я предлагал сыграть однажды, что ж, вот шахматы.
- Поверишь, ты сказал…
Свободу получу, когда черный король получит мат. Вновь выиграть. Сражениям мечей – сражения фигур предпочтены. Ты выбрал чёрный. Безнадёжный цвет. Что было, трудно вспомнить, труднее передать. Твоей рукой фигуры шли, или я мог, ворочая рукой как штангой, передвигать игрушечных бойцов? Ни разу. Будь чёрные пустыми, и белых – душ, пожрали б мириады, так я считал. Я совершенный не ученик. Уж ты бы смог всё обучить стратегии, но я взгляну, и армия вразброд. Видно, я вечный пленник? А милосердие? Был сон им. Был унесен, чтобы проснуться… там же.
- Ровно так же ты сидел…
Улыбки я твоей не помню. Всё было помрачено. И ровно так же ты указал на доску. Играли вновь. Покуда не уснул, и было дурно. Не шевельнуться, черный, белый – кругом голова, а в то же время – на плечах. Вновь партия и безысходность. Вновь сон, вновь круг…
- Но вот мы вновь друг перед другом. Проверить и узнать, вот так, причудливым путём, как скажутся мечи и мой и твой и друг на друге. Я сон похоронил…
Однако пуще прежнего следил ударить и избежать меча. Что сон? Пусть бы и ты признал тяжелым новый вес, но быть бы и мне таким. Вабиске, скажи, и распишу, как мы сражались. Но представь, что вдруг ворвался мой кошмар – я проиграл, как прежде преклонил колени. Ты доску разложил. Всё то же. За кругом круг, и сон во сне за сном. Поверишь ли? Он прерывался кроме шахмат лишь для боя. Против тебя. Против себя. Мне за радость лишь одно, я не просил это прервать так радикально, как бы мог. Впрочем, иначе тоже не просил.
Невозможность, вот тот мир. В нём не проснуться, в нём не изменить игры. Предопределенность, порочный круг без выхода. В нём не было звена ошибки. Потому что ошибкой было вступить в сам круг. Ни спарринг, ни шахматы не позволяют вести сражение так, как единственно возможно для шинигами и его занпакто.
Разгадка - в невозможности сражаться против своего духовного меча.
Меч невозможно превзойти, возможно превзойти лишь себя в нём.
Голова должна быть холодной, сердце горячим, руки - чистыми.
- Хадо но сан джу ичи: шаккахо! Бледный и прямой, как палка, Изуру. Маленькая и испуганно нахмуренная Момо. Вообще-то эта затея должна была прийти в голову кому угодно, но не им двоим. У одного для этого должна была быть слишком скудная фантазия, а другая - быть слишком осторожной. Но нет. Богатая фантазия Хинамори, склонность наблюдать опыты у Киры и ками весть что привели к...
Громадный лилово-розовый шар, чуть не в пол-Киры понесся навстречу предсказуемо аккуратной вспышке доморощенного аристократа. Ренджи вскочил, и единственное, что он сообразил ради спасения этого неподвижного блондина, ради... - Шаккахо! - Взревел Абарай, бешено вращая глазами и совершая такой пасс, что от удара рейацу пригнулась трава. - Шаккахо! - В священном ужасе возопил преподаватель Рейджуцу в ответ на мчащийся к нему огненный залп размером с нос Меноса Гранда. Всё застыло. Абарай на севере, Хинамори на западе, сэнсэй на юге, Изуру, удивлённо склонивший голову, на востоке. В центре, ровно между ними, взвился столб красного пламени, от которого потаяли облака. Преподаватель осел, Момо широко раскрытыми глазами завороженно взирала, Ренджи скривился и поискал взглядом, куда бы скрыться, Кира с улыбкой спятал руки в рукава. - Абарай!! - Громогласно взвыл учитель...
Дневниковая запись: "Кидо можно сбить кидо. Прекрасно. Момо оставили без завтрака, Ренджи назначитили дополнительную муштру целую неделю (я ему завидую), меня спросили, как я себя чувствую. Вообще-то я голоден. Я отдал ей завтрак и сердит на преподавателя... Всё так хорошо получалось".
Голова должна быть холодной, сердце горячим, руки - чистыми.
Если капитан Унохана так недавно узнали, что силы Ичиго-сан превосходят силы капитана, то у меня скептическое мнение о видах руководства на сражение с отступниками. Но я всегда помню об иерархии. Если армия бессильна, а дело в энергии, то армии нужно просить энергетическую дестрой-бригаду.
Конечно же, армия не любит просьб, а конкурирующие силы всегда дадут белым плащам испачкаться в грязи, и потом только проявят себя в ударном жесте милосердия. Да-да, конкуренция, эгоизм, снобизм. Потом просто внутренние дрязги в командовании дестрой-бригады и такое прочее. Кроме того) Чем больше умрет капитанов, тем уязвимее враг, тем легче атаковать. Да-да, и эти рецидивы имеют место при оказании помощи. Которая, к слову, нам совершенно не нужна. Я уверен, что это искреннее мнение большей части руководства армии.
Ладно. Вообще-то я бы эвакуировал лейт-состав. Большее, субъективно, мы можем заболать отступника на пару секунд. Можно еще поймать оступника Гина = = как языка и допросить его об уязвимостях отступника Айзена. Можно выпить чая, посольку результат будет один и тот же, пожалуй, от чая будет еще озарение с вероятностью один на миллион*. К слову, точно такая же вероятность, что отступник Айзен откроются герою.
Я уж лучше поверю, что Куросаки-сан одолеют отсупника Айзена превосходством логики добра над силой. ... Любопытно, у отступника Айзена сила врожденная или приобретенная? И если приобретенная, то законно или не очень? Естственно, или нет?
*вероятность, при которой шанс имеет стопроцентное место быть.
Силу превосходит недеяние. Однако воспринимать нечто так, что оно правда делается... так... не делая ничего и даже не идя мыслью к этому, может только будда. Капитан Хицугая не будда. Ичиго-сан тоже не очень похожи на просветленного. Они ведь сами сила. Допускаю, качественно похожая на силу отступника Айзена. Поэтому шанс есть, если сила Куросаки-сан выше, либо если на арене появится качественно иной источник.
...Итимару Гин. Вовремя, будущее здесь стало похоже на белый лист. За ним не вижу ни гибели, ни существования. Хорошо.
Голова должна быть холодной, сердце горячим, руки - чистыми.
черновик- Ну и уродливо же они строят, ага? - Ну да. Двадцатый офицер Осёда, младший брат погибшего того-самого-Осёды* сидел на коньке крыши какой-то хибары, ухмылялся на бетонные коробки и слушал консенсус младшего состава. - А как кто-нибудь из них проснется? – Спросил рядовой по внутреннему ранжиру номер двести двадцать первый своего командира. Солнце блистало и горело тысячей лучей на золотых крышах далёкого Сэйрэйтея, волновало туман над Руконгаем. Осёда постучал кулаком по тусклому боку огромной пушки, нацеленной на спящий город. Живой город. Чужой город. - Поразим газовой атакой, и дадим лишний выходной на сон. Шинигами щурились и молчали, бросая взгляды на серые громады. Тревожно озирали оригинал того слепка, который рушился, должно быть, там, на Грунте. Где решалась судьба равновесия, где были их капитаны и лейтенанты.
Топоток отвлёк Осёду от созерцания солнца и он слегка повернул голову. Вылетела рядовой, который так вопреки всему пила после нового года со старшими фицерами. Приписанная к пятому офицеру, она была отправлена в его ведомство в счет наказания. Номер двести три. - Бенто, командир! Осёда поставил ногу на пушку, потянулся, протянул руку. - Как вы думаете, капи… - Лейте-. - Лейтенант Кира вернется? Осёда развернул фуросики, открыл коробочку, деликатно зевнул. На него глядели, хотя всем всё было ясно. - Я-то думал вы все уже попрощались с обожаемым лейтенантом. Это очевидно, что там теплится заря нового мира. Всё кончено. Вдохни новый воздух, выдохни всё прежнее. Капитаны и лейтенанты ушли, ты помнишь столь сладкое время, а, сверхмладший рядовой? Эпоха офицеров, эпоха звонкой тишины. Сверхмладший рядовой поморщилась. Уселась, прижав коленки к груди. - Вы всегда так жестоко говорите. - Я всегда жестоко говорю правду. Марш на наблюдательную, адъютант. - Хай! Она уныло поднялась и, глубоко вздохнув, ушла в шунпо. - Бедный маленький друг, сейчас налетит на конёк. – Прокомментировал Осёда и продолжил свой завтрак.
Двадцать рядовых его загорали и молчаливо нервничали. Они следили за окрестностями Руконгая при Каракуре. Осёда приподнял голову. Отложил коробочку, потянул меч. - Гости, - бросил он и потянулся. - Не меньше полусотни, - прошептал один. – Что… Глаза Осёды разгорелись, волосы приподнялись, весь он, встрепенувшийся, был похож на серого сокола, взвидевшего добычу. - Бей неумытых, - ласково прошептал он. – Будет вам помывочный день сегодня! – Взвыл стальной шест-прут. – Что, костяная голова? Не охота ли попариться под палочкой? Живо выбьет из тебя дух куда следует. - С тебя первого начнём, - ответствовал мрачный предводитель пустых, задетый собственным диагнозом за живое. И Осёда, утерев слёзы от столь нечистого духа, с клёкотом бросился в гущу. - Защищай! – Только и пронеслось по «десятке» в двадцать мечников. Нельзя было оставить командира одного. Отбить! Отбить! И клинки засверкали зарницами среди туч клубящихся чудовищ. Осёде же будто и вовсе не нужна была подмога. В его руках стальной шест был всем: вихревым щитом, крушащей дубинкой, хлыстом, копьём и мечом.
Сверхмладший рядовой сжалась, нашаривая занпакто и всё время ухитряясь пройти мимо рукояти. Давно ли? Да лишь вчера младший брат того-самого-Осёды (его она не знала) сорвал шестом чашку с её пальцев и, издеваясь, балансировал ей, пока его не урезонили*. Наконец, вспомнила, и метнулась на командный пункт: доложить сансэки.
Спящий город живых и Руконгай патрулировали дежурные группы отрядов. Часть следила за орудиями усыпления, большая часть – ждала. Когда сядет солнце. Тогда… На этот случай были предписания. Никто не хотел их выполнять. Сколько раздоров было днем раньше: горячие головы рвались за барьер, погибнуть с начальством, если не разнести числом «жалкую кучку противников». Были остужены головы, блестело солнце, всё шло своим чередом. Живые спали, пустые искали пищу, шинигами равняли баланс и умывали мертвые души. И ждали.
* Осёда, офицер четвертого отряда, с которым Кира сошелся по службе. Прославился поверхностно-глубоким и критическим взглядом на суть вещей. * Сверхмладший рядовой имеет плохую привычку: называть лейтенанта капитаном Кира. За что доблестные офицеры, скрывая это недоразумение от Изуру, не выпускали её с принудительных черновых работ и вовсе отдали Осёде-младшему, который думает о переводе её в девятый отряд. Считают, что она уже заразила кое-кого этой скверной особенностью.
Голова должна быть холодной, сердце горячим, руки - чистыми.
Всегда мало.
Внутренний мир – его. В каждой капле силы – отражён он. Его держишь в мыслях, даже чувствуя его закрытым. Желаешь всегда услышать его. Сердца связаны друг с другом, прикосновение неразрывно во времени. Всегда болезненно желаешь его энергии, до изнывания, до жажды. Когда его сила прокатывается по мечу, когда его сердце поднимает волну энергии, тогда действительно бьётся в ударах собственное. Но поддержка… Можно находить, что ты опираешься, можешь быть тверд и преисполнен решительности, но в то же время не говорить ни о чем, что перед тобой, что держит тебя молчаливым, из-за чего ты нервный, скверно соображаешь и ложишься едва не под утро. Это – служит мечу скверной поддержкой. В конце концов, он тоже восстанавливает силы едва не под утро, делается нервным, молчаливым и скверно соображает. Увы, если пустяки вдруг делаются серьезными, другие вещи будет неприступными.
*** Могу ли я считать, что Хинамори-кун будут отомщены вместо меня капитаном Хицугая? Или они бдут мстить отступнику Айзену, а я - предъявлять счеты за неё отступнику Гину? Судя по настрою, мне лучше вообще об этом не думать.
Голова должна быть холодной, сердце горячим, руки - чистыми.
Сверкающий бесплотный шаг вывел под ветви сосен, растушёванные зимним туманом. В вечерней мгле скрадывались очертания гор, и только лента асфальтовой дороги золотилась в мягком фонарном свете. Запах тумана и хвои. Искорёженный фонарь был свидетелем катастрофе.
Душа смотрела вверх, на звёзды.
Плотные сгустки тени шмыгнули прочь от шага. Первыми находят добычу, вслед им идут пустые. Душа подняла руку, сжала крепче цепь и поджала ноги.
Зрачки расширились, уловив движение.
...Касира уже почти коснулась точки повыше переносицы, когда душа с громким вскриком ушла почти тигриным скачком. Кира смутился. Вообще-то он долго не делал консо, и если не сомневался в Вабиске, то вдруг... - Прости, это было больно? Глазищи у души были как у Рукии-одзё. Наконец, он понял, что её просто напугал. Рейацу не была напитана ни гневом, ни страхом, вообще ничем, что доставило бы боль. Кроме, пожалуй, того, что ощущалась тяжёлой, но это был личный и тонкий оттенок. - В-вы озотитесь за душами? Изуру покачал головой. Он собирался застать душу врасплох и избежать вопросов. Действительно, с очищением пустых выходило легче. - Я отправлю твою душу наверх. Подошёл, ожидая, что душа н бросится наутёк. Хотя никогда не скажешь, что им придет в головы в последние минуты земного существования. - Ты позволишь мне сделать это? Подумай, у тебя не очень много времени. Когда цепь заржавеет до конца... Душа осветилась своей рейацу и была похожа на кролика, застигнутого фарами. - Что там наверху? - Спросила душа, делая шаг назад, чтобы оттянуть время. - Загробный мир душ. Тебе пора. - Там спокойно? Я отправлюсь к родственникам? Кира сжал зубы, сохраняя спокойствие. Вот на эти вопросы он не мог отвечать. - Покоя нет ни на небе, ни на земле, ни под ней. Только в тебе. - Я топ-менеджер, - сказала душа. - Я понимаю, но... Она продолжала говорить, и с каждым словом из неё уходила надежда на то, что земные достижения чего-то стоили там. Всех терминов Изуру не знал и хранил непонимающую улыбку. Сейчас душа пропросит покровительства и ещё чего-нибудь. - ...Вы можете гарантировать мои права? - Спросила душа с нервной и мрачной улыбкой. - И передать что-нибудь моим... Изуру прикрыл глаза. Всё же они давно неделали консо, и вообще ему казалось, что души раньше были более покорны участи.
Выпустил немного рейацу. Выдох. Вобрал с ударом сердца и вдохом. Громадные глаза души подернулись дымкой, будто в них отражался туман вечера. Кира вновь поднёс рукоять меча. И остановил руку. - Спасибо... Я только сейчас чувствую любовь к месту, где был рождён. И где я умер. Вот только... не пошевелиться, - пожаловалась душа. С туманом Сольётся душа...В соснах Утром истает. "Хорошо прощаться с земной жизнью со стихами на губах. Пока он не знает огорчений посмертия". - Делай, - продолжила горько душа. - Я уже понял, если там есть парикмахерская, то это беспокойный мир. Кира в недоумении наклонил голову, и душа приподняла руку, с улыбкой повтояя в воздухе очертания острых концов его прически. Изуру кивнул. Душа опустила веки и закрыла глаза рукой, когда цепь с противными звуками пожрала ещё одно звено. - Аригато. - Неожиданно резко продолжила она. - У тебя меч и сила, которая забивает мне голову. У меня нет ничего, что дало бы мне там выжить, я боюсь. Я не знаю, как работают в парикмахерских. Но я... я найду тебя. Знаешь? Я тоже умею бороться. Я изучал кендо и йайдо. Когда-нибудь мы встретимся. И я тебя поблагодарю....Что? Кира повернул голову. Мрак сделался гуще. Из-за деревьев за ним наблюдали. Душа тоже почувствовала. - Что? Там что-то есть? - Всё в порядке, - проронил Кира. "Вабиске..." - Эй! Погодите, погодите... Там чудовище! ...Касира прижалась к коже, и сияние души разлилось вновь, собираясь к отмеченной и полыхающей точке печати, пока лучащийся шар не устремился вверх. Туман как рассекло черным ножом, просыпались за шиворот и на асфальт иглы, тревожно заскрипели сосны. *** Оставалось только вздохнуть. Чистого консо не вышло - пустой уже глазел на уходящую вспышку и намеревался заглотить её. Здесь была другая работа.
Голова должна быть холодной, сердце горячим, руки - чистыми.
До каких пределов может дойти отчаяние сердца? Мурамаса знает, никто другой. Всё, что происходит, это то, что творится в страдающем сердце. Видя цели, великих минусов, видя то, во что превратился занпакто, чувствуешь себя так же, как когда плат накрывает лицо погибшего, вдруг ставшего близким. Враг, но занпакто.
Тяжелый вздох. И закрыть глаза на сотни душ, которые мы убили, когда не отправили их в Шиконкай. Исида. Спасибо стрелам, спасшим души тех, кого я знаю и вычеркнувшим из мира тех, кого я не знал. Я редко понимаю то, что делает капитан Куроцучи, но я могу понять, что Исида-сан нужны герою, а герой нужен Готею.
***
Либо Айзен-сан отступят, возможно захватив героя в плен, либо отступим мы. На смерть мятежного капитана рассчитывать трудно, на то, что капитаны и вайзарды (и Оомаеда-сан) смогут открыть герою точку удара - тоже при сверхъестественном уважении к мастерам кидо и занпакто. Я допустил бы, что капитаны (вайзарды и Оомаеда-сан) готовы положить жизни здесь. Арранкары, наконец, повержены, и нынешний противник мне кажется достойной точкой серьезного боя. Впрочем, я переоцениваю. Или недооцениваю. Либо мятежного капитана, либо капитанов Готея.
Поскольку первое к последним неэтично, постольку пусть будет второе к первому. Я же поступлю сообразно замечанию сотайчо и продолжу наблюдение за болезными во-первых и за обстановкой во-вторых (правда я еще не решил, как отнестис к капитану - счесть болезным или обстановкой?).
После того как дважды я был свидетелем катастрофического положения, а оно не оказалось таким, я могу успокоиться и паниковать дальше. Например о том, что вдруг нагрянет королевская гвардия. Или прилетит господин Урахара Киске на ковре-самолете. Или вдруг капитан Гин всё же захотят погулять в любом другом направлении, кроме точки "сюда".
Делай, что должен, и будет, что будет. Боевое дежурство отряду предписано, завещание составлено, планы эвакуации вдолблены.
@настроение:
настолько спокойное, насколько оно может быть мрачным
Голова должна быть холодной, сердце горячим, руки - чистыми.
Я люблю внутреннее за его непринадлежность другому. Своеобразие времени в этом мире не делает разницы между секундами и часами, между разговором и тишиной. Погружён в сопричастность. Верно, так утроба окружает ребенка, питающая соками и силами, оберегающая и неразделимая с ним. Здесь даже темнота и холод, даже сырость способны принести чувство родственного душе уюта. Когда-то я впервые почувствовал его. Впервые смог возвращаться туда. В нем то, в чем я чувствую привкус меча и его – свою – силу тоже.
В руках его клинок, его тяжесть, его блики. Созерцать. Дивится своему сердцу. Его порождению. Совершенному и странному. Внутреннее зрение не видит ещё его. Но всё – чувствует и дышит в одном ритме.
Но увы, увы. Всё, сродненное с сердцем, переменчиво. Всякое движение души черта за чертой исподволь изменяют его.Так буря и волны раз за разом с принесенными камнми или обрушенными скалами, с обрушенными деревьями или ворохом листвы привносят интересные и сперва непривычные глазу изменения. Когда время пройдет, вдруг вспомнишь, что-то было другим. Что же. иллюзорность непринадлежности? В мире не будет другого покоя, кроме внутреннего. Что бы ни творилось, несёшь ответственность перед собой и мечом.
Голова должна быть холодной, сердце горячим, руки - чистыми.
О втором отряде. Отношение к сражению: какое прикажут. Отношение к смерти: смотря что от смерти требовалось.
Обычно "сражение" как таковое сведено к минимуму. Оно не нужно, поскольку цель - чаще собственно смерть. И точка, подобная мгновению удара.
Это не означает, однако, что члены второго отряда не устраивают кровавой бани. Когда это прописано в задании, они устроят баню и будут сражаться с необходимым для героической обстановки количеством воплей. Никакой идеологии. Просто работа.
В третьем отряде отношение к сражению не равняется нулю, для нас оно уходит в минус. Но убегать от сражения* - не наш путь. У нас нет требования онмицукидо оставаться незамеченными во все время задания, если не указано обратного. Сражение - это отчаяние, тот, с кем мы сражаемся и кто не разделяет того же мнения, должен проникнуться ужасом того, что он совершал. Смерть - это порог очищения. Мы выпьем одну чашу с тем, кого убили. Здесь нет ничего, чем стоило бы гордиться, здесь нет того, от чего стоило бы убегать нам.
Мы взяли мечи в руки и мы пришли в третий отряд. Тот груз, который мы взяли, не может быть сброшен и не станет легче, даже если сократить время сражения до мгновения. Вот почему мы принимаем его и вот почему мы не ставим целью заканчивать сражение быстрее. Мы уделим время противнику ровно такое, какое нужно, чтобы он осознал свою печальную ошибку.
Или мы можем осознать его печальную ошибку за него.
* укол тем, кто находит в этом спасение. не относится к онмицукидо.
Голова должна быть холодной, сердце горячим, руки - чистыми.
Двадцать офицеров и сто восемьдесят (плюс-минус) рядовых. Каждый офицер курирует свою десятку, лейтенант держит первые две, то есть офицерские и так держит управление делами. Разделение негласно. При заданиях, однако, десятка работает чаще с одним «своим» офицером. Офицер наблюдает дисциплину и следит за тренировками рядового состава. Он же составляет отчеты по десятке.
Десятка, однако, закреплена за номером, а не офицером. Неудобно, поскольку у прежнего офицера наметанный глаз, но и перестановки производятся после поры полугодовых отчетов. Хотя смена рядовых учит офицеров наблюдательности.
Голова должна быть холодной, сердце горячим, руки - чистыми.
Мне не очень нравится то, что я видел. Айзен взорвали голову капитану Тоосену и до того прикончили третий номер Эспады. Я не могу знать, что было в Уэко Мундо, земле заблудших и пропащих душ, но, говорят, капитан Гин выглядят там вполне безобидным. Не нравится. Если капитан вынуждены играть роль придворного шута, то дело идет к...
О шутовстве. Я не думаю, что это тот образ мысли, который чужд капитану. Но не скажу и того, что это во всем его образ. Одна из черт - непредсказуемость, а, рано или поздно, боги жестоко расправляются с трикстерами. Вот почему капитан могли скрыть её за... за ... шутовством. Это позволяет быть в известной мере свободным, высказывать мнение и в то же время не быть конкуренцией лидеру.
Дело идет к тому, что маневр "Хийори пополам", "погуляй ноги - дай покоя голове" может не дать опоры капитану Гину. Я допускаю, что, если они сделают неосторожный шаг, то...
Айзен говорили, они просто позвали за собой? Но взрывать голову умирающего капитана Тоосена? М? Разве не было делом капитана выбирать, на кого смотреть в последние мгновения жизни? Бог распоряжается судьбой тех, кто верят в него, как бога. Плохо.
Хаа. Я знаю. Капитан Гин очень на стороне Владыки Прискорбного Поля Дураков( Они никак не двойной агент.
Хаа. Хаа. Я могу держать руку в огне вполне добровольно. Но я не буду её сжигать. А как капитан Гин уйдут? Мой меч и меч Рангику-сан могли бы подняться *для прикрытия их спины, но капитан не могли и не должны были на это рассчитывать. Особенно на мой меч, поскольку я немного псих, когда вспоминаю о произошедшем.
У лисы из норы два выхода, так говорят? Не знаю. Надежда умирает последней, даже если лично убивал её и хоронил.
Однако же и бога они выбрали.
* Для этой цели мой меч никак не мог бы подняться. Но я мог бы его поднять.
Голова должна быть холодной, сердце горячим, руки - чистыми.
Когда видишь незнакомые способности шинигами, ищешь способ преодолеть их. Иногда я возвращался мыслями к Вабиске. Я находил, что случись что, когда откажет даже кидо, только ему осталось бы принять удар. Я раз или два обращался к нему с дикими умозаключениями. Смог бы я видеть его глазами? Смог бы он - чувствовать для меня?
Я видел, способность Кога... Я видел - ответ.
Что ж. Я могу вздохнуть спокойно.
... На той крыше я не стоял на коленях. Подвести шикай под мою шею в том положении - трудно, мне не угрожало быть с отрубленной головой. Это не сразу понятно, а я почти утверждал, что нет - это не в тот момент я должен был умереть. Отрубание головы не такое, как другие методы убийства. Когда работаешь с Вабиске, проникаешься тем. как форма его, поза жертвы, положение оружия и рук образуют символ. Момент смерти... Нет, его ожидал. Да, Вабиске сказал, что ему не обязательно нужен шикай. Все ясно? Отрубание головы, как оно обычно происходит в работе с Вабиске - это точка А. Но... третий отряд, или просто врожденная благоразумность? Достаточно катаны. Рассечь позвонки. Или вогнать в сердце через спину. А я могу продолжить про гирю.
Есть вопрос о яблоке, знакомый мне и Вабиске. И есть вопрос о зубочистке. Убить можно и зубочисткой. Вабиске может убить мня не шикаем, не в точке А. Вот так просто.
Голова должна быть холодной, сердце горячим, руки - чистыми.
Кляуза перваяОдин и второй. Благодаря одному я потерял свой меч, более того, он был сломан. Меч второго украл мой собственный меч, а сам господин Кога оказался чрезвычайным мерзавцем по всем статьям. Я до сих пор не в силах ни слова вымолвить. Кроме одного того, что его занпакто заслуживает даже прощения своего хозяина даже в моих глазах, а обычно я не прощаю ничего, что относится к моему занпакто.
Кляуза втораяКроме того я был лишен возможности сказать хоть слово своему мечу, а поскольку я старею (склонность же разговаривать самому с собой незаметно въедается в кости), то всё это всё сказалось на мне плохо, очень.
Кога и капитан Зараки Кенпачи оба действуют собственными силами. Капитан, однако, желали резонанса сил со своим мечом. Кога эту связь оборвал. Оба находили, что сражение своей силой достаточно. Одиннадцатый отряд вообще - избегают даже кидо и сводят технику сражения к спору оружия и владения телом...
Вопрос силы.
Обычно шинигами решает его однозначно: больше силы. Вопрос сущности занпакто же - лишь крошечный камушек, который легко переступить. Однако же... Вопрос, чьей силой на самом деле ты владеешь, бывает беспокойным. Вопрос платы, вносящий тяжелые думы. Зависимость. Обычно шинигами вздыхает свободно на том, что источник силы меча - он сам. Вопрос "что я должен заплатить ему?" тускнеет. Однако... без меча неминуемо чувствуешь себя одноруким. Уязвимым. Уязвимость вызывает чувство зависимоси.
ТретьяКатана - действительно, оружие. Катана - даже орудие. Краса и гордость убийцы, его сердце и достоинство. Абсолют убийственности. Катана шинигами - квинтэссенция душевной красоты и духовной гордости убийцы, красота по его собственным меркам и достойнейшее из достоинств. Более того, катана делает из просто убийцы - особенного убийцу. Тем не менее среди убийцс катанами находятся такие убийцы, которые считают, что убить можно и зубочисткой, и лучшее - это не красиво, сердечно, духовно и достойно убить катаной, а просто убить. Тут можно усмотреть оттенок мировоззрения отряда номер три, но это не важно. Хотя одиннадцатый отряд тоже считает, что не стоит далеко удаляться от сути. С удовольствием сообщаю, что третий отряд не удаляется от сути гораздо больше оддинадцатого, хотя сравнение - это путь к неврозу.
Большинство шинигами способны принять как данность работу с занпакто. Некоторые же честолюбивы настолько, что не разделяют лавры даже с мечом. Как Кога. Есть те, кто находят, что занпакто - вид внутреннего паразита, и даже пример взаимовыгодного симбиоза бросает их в дрожь. Чистота природы, чистота расы, чистота силы...
Я видел в своей короткой жизни только один источник силы и чистоты - Солнце. Всё другое в связи, симбиозе и взаимодействии. Вопрос баланса может быть решен по-разному, но разрыва быть не может. Дело в том, что этот разрыв... полный разрыв... действительно привел бы к точке А. Но он сопряжен со смертью. Точнее, исчезновением из мира. Кога, Кога.
Голова должна быть холодной, сердце горячим, руки - чистыми.
Новгоднее обращение фукутайчо к третьему отряду- Позвольте поздравить уцелевшую часть отряда с тем, что новогоднее обращение не стало моим и вашим предсмертным. Еще один круг унес жизни немногих из нас, помянем их минутой молчания и опрокинутыми чашечками сакэ. - Пусть среди всех ошибок, какие они наделают в следующем кругу, не будет тех, что приведут их души к запустению. Я не поздравляю вас с новым годом, он весь будет наполнен страданиями и разочарованиями. Я не желаю вам счастья и удачи. За каждым счастьем последует горе, за каждой удачей следует список непоправимых несчастий. Чему лучше вы будете готовы к этому…
- Э… это… это он всегда так? – Ошарашено спросила девушка-первогодок. - Ну… почти, - признал сансэки. – Но обычно капитан не давал ему договорить или… как бы это сказать, разряжал обстановку. Ну да ты привыкай, привыкай. Отчаяние тут специфика отряда. Особенно в последнее время. - Да… я… поняла, - сказала первогодок. – Но сакэ-то за что… Пятый офицер шикнул, пригнул её голову. - И… это… мы же почти все уцелели… - пикнула она. Сансэки возвел очи горе. С точки зрения фукутайчо, отряд понес невосполнимые потери, и разубеждать его было просто опасно. Тематика сказывалась.
- …Запомните, что за словами «начать жизнь с чистого листа» не стоит ничего, кроме лжи перед собой и мечом, и ничего, кроме пустых надежд и иллюзий: вся ваша жизнь складывалась из чреды ошибок, которые привели вас сюда, и которые определяют вашу жизнь до сих пор. Даже в этот момент. Не думайте уйти от тягот последствий – выхода нет. Только гибель. Но и на том свете вас не будет ждать ничего хорошего. Карма помнит все ваши проступки. Единственное, от чего вам удалось избавиться, и то далеко не всем, это от невыполненных обещаний. Что ж, возможно, день или два вам удастся продержаться не спутанными оковами…
- Э… это… это он… - Преподавательские замашки сказываются, - пожал плечом сансэки. – Он, знаешь ли, еще в Рейджуцу преподает. - О, ками! Бедные студенты! - Ты удивишься, но основной приток свежей крови в отряд формируют те, кто прошли через его руки. - Ну тогда я понимаю, почему отчаяние навсегда останется «спецификой отряда»… - прошептала девушка-первогодок, оглядываясь украдкой. Кире внимали с неугасающим вниманием. В общем-то, у Готея и у третьего отряда хватало трудностей, так что, может быть, для них всех мрачная проповедь и обретала смысл. Она перевела взгляд на бутыль сакэ. Потом покосилась на снежинки, и дальше, на белые крепостные стены из снега. С утра расчищали двор и теперь, в холоде и с заупокойной, вылив согревательную чашечку сакэ, отряд встречал новый год. - Да уж, чувства юмора хоть отбавляй. - Это ты еще Вабиске не знаешь, - добавил негромко четвертый офицер. – А это ооо…. - Э? Чего еще? - Да, это ооо – вторил, округляя глаза, пятый офицер. - А вы чё, знаете? - Цыц, - сказал третий офицер. – Это такой юмор, от которого не выживают. - С головой прощаются, - страшным шёпотом и яростно кивая подержал пятый. – Так что ты не больно того, да. Девушка неуютно поёжилась. Её грело только одно, сакэ еще подогревалось теплом углей, и да, она сделалась шинигами, и этот отряд теперь был её отрядом.
- …таким образом, единственное, что вы можете сделать, это дать себя одурманить сакэ. Но даже это не спасет вас от раскаяния завтра. Я бы посоветовал вам в эти немногие свободные часы хорошенько подумать обо всем, что вас ждет. Но, как обычно, немногие способны отрешится от тщеты так называемого праздника. Поэтому, чтобы предупредить последствия, я рекомендую вам наполнить стоящие возле жаровен чашки тем, что приготовлено в чайниках, и выпить.
Действительно, на каждой жаровне матово поблескивал небольшой чайник. - Это? – Спросила первогодок. – Это яд что ли? Сансэки уже разливал, протянул чашку ей. - Что-то я как-то после этих речей не больно… - проворчала она. - А, ладно! Она быстро поняла, что лучше бы не слушалась. Дыхание перехватило, язык сковало, горло стиснуло… это был чай убойной концентрации.
- …. Приятного дня свободы от забот, отряд.
- Запей, - сочувствующе сказал сансэки, и влил в первогодка чашечку сакэ. - … как… как плохо… что он медик… а… - Да нет. Это он так. А что до чая, то мы и не пьем. Иначе от сакэ не будет толка. - А завтра… - А завтра он все равно пройдет и погладит по головке болезных и немощных. Этакий новогодний Дзидзо.
Хорошо. Согревало. И падал мягкий тихий снег. И к четырем отряд разбредется по заведениям или по каморам, куда не будут пропущены ни отчаяние, ни горе, ни сожаления, где можно совершать глупости, верить, начинать жизнь с чистого листа… пока не придет завтра. Но завтра будет завтра.
*** - А вас, черти, я попрошу остаться. - …И меня с вами. - Вот женщины, всегда надо влезть в междуофицерский разговор… - Ничего, мы ей коврик постелем.
Голова должна быть холодной, сердце горячим, руки - чистыми.
Вечерний поединок третьего, четвертого и пятого офицеров, в котором Кира избежал валяния в снегу.
читать дальшеМерцал, отражаясь в металле, вертелся вихрями вокруг мечей в дыхании силы. Снег, кружился, кутал всё в сугробы. Зеркальной монетой горела луна, на снегу золотыми дорожками лежал свет от фонарей на ханамити*. Тренировка. Сансэки* размёл кругом себя снег шароварами, заправленными в меховые сапоги, уперся скользящей рукой в доски, махнул мечом по лодыжкам противника, в руке сверкнула золотом Цузури Райдэн*. Сбил спиной фонарь, на досках разгорелось масло. Пара четвертый-пятый с радостным хохотом ударила, прорубила доски, промчалась за сансэки по ханамити и кубарем посыпалась с неё в сугробы, когда тот поднырнул им под ноги. - Сай*. – Указал на них выпрямившийся, довольно зажмуренный третий офицер. – Можете рубить им головы, Кира-фукутайчо. – Oni da*. - Сакэ им и к огню. Кира потыкал кончиком кисточки по листам в тетради. - Вы правы, – отозвался победивший офицер. - Черти! Кидо вам что, вместо фейерверков дано? Четвертый и пятый, покорно склоненные с заведенными за спину руками сверкнули глазами, и Кира помедлил ставить иероглиф своего неудовольствия. Объединенная вспышка рейацу смяла бакудо Сансэки и дьяволы налетели на третьего офицера. - Сакэ – это хорошо! - Это очень хорошо… - А вы уже новорожденный*, да. Сансэки нахмурился. - Я бы тоже мог отправить вас на новый круг. Отцепитесь. - Кира-фукутайчо, не ставьте нам плохую отметку! - Мы нарочно. Изуру поставил странноватые знаки, ткнул личной печатью в низ страницы, закрыл тетрадь, потянулся. - Ну разумеется. - А четыре? Один против всех, все против одного? Кира оглянулся на казармы. Пристально разглядывая три горизонтальные черные черты. - Там еще не стоит цифра одиннадцать? – Кисло спросил он. – У меня такое чувство, что я превращусь в снежного Дзидзо* со своим милосердием. - Дзидзо с Вабиске! – В ужасе проговорил Четвертый. - Нет, нет, не надо нам таких божеств! Ками-сама, я хорошо вел себя в детстве, я не хочу, чтобы Кира-сан спускались ко мне в Ад! Сансэки прижал кулак к губам, чтобы не рассмеяться. - Простите, лейтенант, - проговорил он. – Просто новый год скоро. Изуру мрачно представил себя, спускающегося в ад к грешникам, чтобы облегчить их участь. Действительно. Было от чего прийти в ужас. Что же до нового года, то он понимал. Бумаги отчетов прошелестели со столов в недра архивов, его подручные старшие офицеры (да, даже «черти») наконец могли оттянуться.
Он не глядел, но ждал, когда три меча устремятся к нему. Хотя тренировка предполагала нападения на каждого, в действительности, офицеры предпочитали дружить против Изуру. «Квадра» - была вторым по популярности развлечением отряда. Любимой же игрушкой было выстраивание лабиринта на полигоне, засады и атаки всем, что было под рукой и в руках. Либо построение редких препятствий, ослепление и совместная охота на зрячего «кукушку», который не должен был молчать, и в которого летели все кидо и направлялись все атаки. Кровопролитнее игры Кира не встречал, зато «кукушка» развивала у игроков всё, что требовалось в сражении – от тактики до стратегии.
Что же до спаррингов, до вообще тренировок, то они все служили прелюдиями к играм. Еще одной особенностью игр было то, что в них разрешалось всё. Обычно нескольким офицерам вменялось в обязанность создавать вторую линию защиты, и несколько – конспектировали в меру возможностей происходящее. Перестановки в отряде обычно зависели от результатов игр. Потом подтверждались аттестацией и заверялись печатями начальства.
- Ну уж нет, - Сансэки сгреб за шивороты чертей. – Марш в казармы. Он видел лучше Киры, что именно затеяли довольные офицеры. Опрокинуть унылого лейтенанта в пушистый снег. Снег бы задымился. Кира-фукутайчо посчитал бы в уме до пяти в одну и другую сторону, после чего пятого офицера можно было бы считать пятым с конца. Может быть. - Вы возвращаетесь, лейтенант?
Кира глядел туда, где носилась у деревьев вьюга. Привидения, ей сотканные, рассыпались в секунду. Будто можно было увидеть там, среди них… - Ну хорошо, не замерзните. Если вы станете Дзидзо слишком рано, с кем… тогда будет отряд?
* ханамити – в театре кабуки – узкая сцена-платформа, выдающаяся далеко в зал. Буквально – «дорога цветов». Иногда – хана-но-мити. На ней капитан Хицугая напали на капитана Гина. * «третье место» - т.е. третий офицер. * хадо (путь разрушения) # 11. Прогоняет электрическую цепь. * бакудо (путь связывания) #1. Сцепляет руки цели за спиной или за головой. * они черти. * умерший здесь и возродившийся на Грунте. * Дзидзо – божество, покровительствовашее путникам, детям, облегчавшее страдания, в том числе осужденным в Джигоку.
Голова должна быть холодной, сердце горячим, руки - чистыми.
Как действуют иллюзии? Когда чувство говорит, что перед тобой стена, только чудо в виде её отсутствия даст через нее упасть. Если там было открытое окно, например. Мне приходилось слышать слова "закрыть глаза и восстановить план реального мира, и действовать". Допустим, что держа план местности на пару процентов можно решить вопрос слепоты. Положим, что других чувств. Но кроме тактильных, зрительных и вкусовых датчиков есть вестибулярный аппарат. Есть чувство ориентации, обычно вполне приглушенное. Какой ум нужно иметь, чтобы спустить сверху свою карту мира о верхе, низе, направлении? Ему нужно было бы контролировать мельчайшие изменения в работе тела - во всём, с чем тело справляется само и без участия ума. Не говоря уже об обладании способностью подавления навязываемой извне картины. Ум должен быть кукловодом. Хозяином полновластнейшим. Способным убить свое тело приказом "не дышать". Даже приказом сердцу "перестать биться".
Обычно чувства (как энергетические волны, имеющие свой код) принимаются телом. Это связка первая. Обычно ум направляет эту связку на ту или иную деятельность. Ему тяжело приказывать непосредственно телу - он сам анализирует информацию чувств и ориентируется по данным тела. Ему тяжело что-то делать с чувствами. Информацию он менять не может. Обычно может (и то косвенно) влиять на передатчики тела так, чтобы сглаживать реакции первой связки.
Когда звуковая волна становится неприемлимой, смертельной в диапазоне, слуховое устройство глушит приём. Когда глаз получает обжигающе яркую световую волну, он сужает зрачок.
Это делает тело, уму же добиться этой реакции - так же тяжело, как достичь шикай в первый день знакомства с занпакто. Если не тяжелее. Нужно быть с паталогией, нужно быть уникумом.
Работа ума, тела и чувств похожа на работу структур государства. Верховная власть - это ум. Плохо, когда она стремится объять и запротоколировать тысячи тысяч мельчайших особенностей, меняющихся так же мимолетно, как мельчайшие особенности, окружающие тело и ориентирующие его. А сама природа чувств? Её реакции на давления энергий извне, её подъёмы или упадки из-за того или иного решения ума? Неудобства тела? Довольно тяжело вести себя самого в этом царстве чувств. Тяжело найти разумный баланс, хотя, так или иначе, пустив что-то на самотек, применив где-то волю - удается идти вполне верно.
Но что, когда нагрузки требуют почти невозможного контроля власти? Государство в войне душит малейшую самодеятельность, вводит контроль над всем. Попробуй ум объявить все чувства - диссидентами бзвластными. Попробуй он быть столь же живым и чутким? Все будет противиться шорам и всаднику. Война чувствам объявляется очень нечасто. Стычки - да, конечно, чувства чувствую ущерб. Но выдерживают. Потрясения - само собой. Тяжело, но переносимо. Подавление энергетических уровней, которое при критическом уровне ведет к развалу. К слабости тела, сметению разрозненных чувств, оцепенению ума... бывает. Можно разрушить улитку уха, можно ослепить, можно... можно. Бывает. Тоже переносится. Обычно. Обычно достаточно вывести из строя одного из троих, чтобы игра была кончена. Государство в гражданской войне... то, что может выполнить функцию правительства, собирает то, что еще может собрать.
Иллюзия.
Дезинформация, внутренний враг. Шпион, передающий депеши не по назначению. Я слышал о тех, кто может создать волну ужаса. Вижу - мастеров иллюзии. Иллюзия для органов ориентирования влияет не на энергию психики напрямую. Если с психическими атаками худо-бедно мы приучены справляться, то дезориентация худший враг. По чему она бьет? Это не вывод из строя датчиков. Это искусственный шум. Даже не песок в глаза. Ум не может отследить помеху, вот что плохо. Если он может её знать, найти, он может дать повод к повиновению тела и сдерживанию, отделению чувств в их управлении телом. Сумеет ли удержать и выправить?
... Айзен смогли. Если бы им не дали очевидного ответа о воздействии - кто знает, выловили бы они разгадку? ... Я не знаю такой причины, по которой наобумная атака Куросаки-сан должна быть успешной, тем более, почему он, не закрывший глаза, наверное, не заткнувший уши, ноздри и прочая и прочая должен не попасться в сети иллюзии. Ну разве что потому, что он Герой, а Героям покорны пространство, время, Удача смеется за его спиной и щелчком пальцев ломает косу Смерти.
... Вабиске? Ты знаешь, есть занпакто, который делает с другими занпакто нечто мне не очень понятное. Я не знаю, как и что поворачивается в уму, что делается с сердцем, и как именно это ведет тело. После Мурамасы моя вера в неподдатливость собственно занпакто всяким влияниям (кроме хозяйского) поколебалась. Но, поскольку я вообще очень наивный, я желал бы думать, что если бы был способ вывести каналы восприятия занпакто, то он, как цельный и сосредоточие энергии, и сосредоточие всего... мог бы определить влияние энергии иллюзии и отфильтровывать её. Как было бы славно и чудесно... он же совершеннее шинигами? Но нет. Я не знаю, что неподъёмнее. Уму сгаллюционировать "истинное видение и положение дел" в своей аналитичной блистательности и жесткой хватке или возжелать такого взгляда Удачи, что я стану резко патологичен? Ну что ж. Сорняк не проявляет железного стержня, когда его косят. Цветок не делается несокрушимой занозой под копытом коня. Хорошо.