Голова должна быть холодной, сердце горячим, руки - чистыми.
читать дальшеДействие разворачивается в то время как рядовой последних нумеров клянчит своего офицера удостоверить, что он, рядовой высоких заслуг, очистил гораздо большую половину пустого, чем другой шинигами, хлестанувший в тот же миг с другой стороны и ещё третий шинигами, удачно вмазавший свой шаккахо между их мечами.
А удостоверение значило бы, что распределённая награда за выход на грунт несколько перекурсировала бы между шинигами сообразно ратным подвигам, что признаётся руководством недостойным, и что сансэки, как некоторая часть руководства, пресекает сообразно своей выдумке.
***
- Что это что это мне послышалось?
Из-за створки появилось смиренно зажмуренное лицо со шрамом поперек щеки. Сансэки. Обычно строгий, иногда сансэки выполняет причудливую угрозу, которую никогда от лейтенанта не слышали, но непременно тому приписывали: «постучать шикаем по голове». Шикаем сансэки не стучал, а вот поколачивал (иногда и давал тычка мечом в ножнах) – это бывало. Он приоткрыл глаза и разглядел рядового, и что-то в прикрытых глазах блеснуло, как у кота.
Поклонился небрежно младшему офицеру и, приосанившись, осмотрел рядового – номер сто восемьдесят девять.
- Что-что попросить? – Спросил он вновь. – О чём вдруг? Какая досада…Разве твою душу не трогает глубокий стыд, когда ты говоришь такие вещи перед офицером, курировавшим тебя? Разве горечь недостойного не пробирает тебя с пяток до жалкого твоего сердца?
Рядовой замер, вжав голову в плечи и справедливо предчувствуя недоброе от держателя отрядской малой казны. Сансэки, как бы печалясь, опустил голову и вдруг резко, захватив ладонью затылок рядового, впечатал его так в пол, прижимая голову к татами и стоя над ним на колене.
- Разве не говорили тебе, что есть премиальные, которые добрый сансэки раздаёт достойным и отличившимся не в скорбном поле брани, но на пути отрядской добродетели? О, не говори ничего, презренный, звукам твоего голоса недостойно волновать воздух. – Договорил сансэки и перевёл дух, затем лукаво взглянул на провинившегося. – Ну? Что бы мне с тобой сделать?
Раздумья не были долгими. Сансэки улыбнулся и вздохнул, проговорил медленно, с особым чувством, как бы с наслаждением.
- Я прикажу подвесить тебя к воротам и всякий будет смотреть и видеть твоё лицо и знать, что ты считаешь каждый сё… Каким позором будет тронуто сердце нашего доброго…
Он не успел договорить. Тот, кого держал на языке, не замедлил явиться, точно йокай.
- Доброе утро, третий офицер …, девятнадцатый офицер…. Что вы тут делаете с ним такое?
Действительно, налицо было нечто вроде наказания.
- Растолковываю ему принципы прикладной арифметики, лейтенант, - сансэки при этом и не думал прекращать прижимать голову незадачливого рядового.
- Я смотрю, вы сегодня в очень хорошем настроении. Тогда смотрите ему лоб не разбейте, - с заботой сказал лейтенант Кира, доверил судьбу рядового рукам сансэки и обратился к младшему офицеру:
- Я специально зашёл вас проведать после того повреждения. Рад видеть вас в добром здравии. Мне понадобится ваша помощь в уточнении характеристик. Если зайдёте после восьмых ударов, буду благодарен. Третий офицер, раз уж и вы мне попались, то зайдёте тоже. У меня будут поручения для вас на завтрашний день.
Наверное, мысль о рядовом его ещё беспокоила несколько, и, не разрешив её, уйти дальше он не мог. Поэтому взглянул с сомнением на своих рядового и офицера, изобразившего в этом положении почтительный поклон.
- А зачем это вы его учите?
Рядовой покраснел, как клёновый лист, но покорно хранил молчание, и грозный сансэки смилостивился над ним.
- А всё вы, лейтенант, - вздохнул сансэки печально. – Вот вздумал и я пойти по вашим стопам в преподаватели. Тренируюсь.
Кира-фукутайчо поморгал, не нашёлся, чем возразить, качнул головой и отбыл в недоумении.
А удостоверение значило бы, что распределённая награда за выход на грунт несколько перекурсировала бы между шинигами сообразно ратным подвигам, что признаётся руководством недостойным, и что сансэки, как некоторая часть руководства, пресекает сообразно своей выдумке.
***
- Что это что это мне послышалось?
Из-за створки появилось смиренно зажмуренное лицо со шрамом поперек щеки. Сансэки. Обычно строгий, иногда сансэки выполняет причудливую угрозу, которую никогда от лейтенанта не слышали, но непременно тому приписывали: «постучать шикаем по голове». Шикаем сансэки не стучал, а вот поколачивал (иногда и давал тычка мечом в ножнах) – это бывало. Он приоткрыл глаза и разглядел рядового, и что-то в прикрытых глазах блеснуло, как у кота.
Поклонился небрежно младшему офицеру и, приосанившись, осмотрел рядового – номер сто восемьдесят девять.
- Что-что попросить? – Спросил он вновь. – О чём вдруг? Какая досада…Разве твою душу не трогает глубокий стыд, когда ты говоришь такие вещи перед офицером, курировавшим тебя? Разве горечь недостойного не пробирает тебя с пяток до жалкого твоего сердца?
Рядовой замер, вжав голову в плечи и справедливо предчувствуя недоброе от держателя отрядской малой казны. Сансэки, как бы печалясь, опустил голову и вдруг резко, захватив ладонью затылок рядового, впечатал его так в пол, прижимая голову к татами и стоя над ним на колене.
- Разве не говорили тебе, что есть премиальные, которые добрый сансэки раздаёт достойным и отличившимся не в скорбном поле брани, но на пути отрядской добродетели? О, не говори ничего, презренный, звукам твоего голоса недостойно волновать воздух. – Договорил сансэки и перевёл дух, затем лукаво взглянул на провинившегося. – Ну? Что бы мне с тобой сделать?
Раздумья не были долгими. Сансэки улыбнулся и вздохнул, проговорил медленно, с особым чувством, как бы с наслаждением.
- Я прикажу подвесить тебя к воротам и всякий будет смотреть и видеть твоё лицо и знать, что ты считаешь каждый сё… Каким позором будет тронуто сердце нашего доброго…
Он не успел договорить. Тот, кого держал на языке, не замедлил явиться, точно йокай.
- Доброе утро, третий офицер …, девятнадцатый офицер…. Что вы тут делаете с ним такое?
Действительно, налицо было нечто вроде наказания.
- Растолковываю ему принципы прикладной арифметики, лейтенант, - сансэки при этом и не думал прекращать прижимать голову незадачливого рядового.
- Я смотрю, вы сегодня в очень хорошем настроении. Тогда смотрите ему лоб не разбейте, - с заботой сказал лейтенант Кира, доверил судьбу рядового рукам сансэки и обратился к младшему офицеру:
- Я специально зашёл вас проведать после того повреждения. Рад видеть вас в добром здравии. Мне понадобится ваша помощь в уточнении характеристик. Если зайдёте после восьмых ударов, буду благодарен. Третий офицер, раз уж и вы мне попались, то зайдёте тоже. У меня будут поручения для вас на завтрашний день.
Наверное, мысль о рядовом его ещё беспокоила несколько, и, не разрешив её, уйти дальше он не мог. Поэтому взглянул с сомнением на своих рядового и офицера, изобразившего в этом положении почтительный поклон.
- А зачем это вы его учите?
Рядовой покраснел, как клёновый лист, но покорно хранил молчание, и грозный сансэки смилостивился над ним.
- А всё вы, лейтенант, - вздохнул сансэки печально. – Вот вздумал и я пойти по вашим стопам в преподаватели. Тренируюсь.
Кира-фукутайчо поморгал, не нашёлся, чем возразить, качнул головой и отбыл в недоумении.
@темы: Особенности работы, Зарисовки об отряде, Истории
...
А всё же третий офицер хороший преподаватель - я так не смогу, я обычно не люблю прикасаться к кому-то вроде подчинённых и вообще к кому-то, с кем служу. Так что бы я делал без сансэки, когда непременно есть люд, который не то что понимает единственно тогда и то, когда и что в них вдалбливают, а такой, который ещё и искренно желает, чтобы кто-нибудь треснул их по лбу, и который по природе своей презирает всякие увещевания на словах?
Тогда непременно нужно, чтобы слово подкреплялось чуть не зримым тумаком - и даже когда одного слова становится достаточно, и тогда это значит, что сокрушители упрямых лбов, гаргантюа и пантагрюэли отряда - на твоей стороне.
Ками, ками.
Хотя, честно сказать, природа моей силы такова, что я могу пригнуть строптивую голову ещё до меча. Но и этого давления бывает мало, и тогда лучше им доступнее объяснить, через меч, потому что противостоять зрительно увиденной силе труднее, чем бороться с вдруг отяжелевшей и ослабевшей своей душой. Там они ещё решат, что я не при чем, а со своей слабостью они совладают. Пусть и ошибутся в конце концов, но и мне придётся положить больше труда и времени.
Кроме того, сансэки и офицеры иже с ним больше чтятся отрядом как надзиратели за дисциплиной, и они знают, что если им покорятся раз, то им в другой - что-то да спустят по понятиям. А если я лично бы выхватывал каждый сорняк, и им на виду всё пояснял, отряд бы взбунтовался.
Потому что я лично ни одному из отряда ничто не спущу, а если так сделаю, то опущу своё звание. И ещё потому, что я один со всем отрядом видно не слажу, вот почему в таких случаях, как рассказанный, надо доверять дело только помощнику и уже помощника драть, если перейдёт меру.
Поскольку держать двадцать офицеров в кулаке не трудно, давить на них всегда можно и полезно, и так они сознают свой долг и личную мне обязанность.
Заодно же они продолжают быть большими распорядителями над рядовыми в своих группах, чем я. Что мне полезно - отряд лучше знает офицера, хуже меня и через то меня боится и уважает (с разными оттенками, но незнание им на пользу). Капитан же в этом случае вовсе небожитель по статусу, что вовсе идеально.
И, да, вредно оставлять десятку надолго в чьих-то руках, как вредно и всегда оставлять десятку в прежнем составе.
Конечно, животное и человек привыкают обходиться даже калечными, но так, как я смотрю сейчас, третий отряд не сборище привыкших к увечью калек. Я не хотел бы находить, что это "сурово" значило для вас значит что-то плохое.
Гомэннасай)