Голова должна быть холодной, сердце горячим, руки - чистыми.
Вабиске сломан.
Вот как?
Я осудил своё сердце. Он палач. Он угрюмый, тяжелый, мрачный, замкнутый, осужденный... даже неприкасаемый. Моё сердце.
Мне трудно до конца пережить свои чувства и осознать их. От кошачьих его глаз, непосредственности и его привычки «рубить сплеча», как он признавался, до ощущения того неизбежного конца.
Возможно, нет ничего, чего я желал бы так, как быть им извиненным… и даже в последние мгновения мой долг перед ним рос.
Вабиске ведом инстинктами, и один из них – инстинкт сражения. Решимость меча, голос сердца. Но… я должен был его задержать. Он был прав, как меч, он разил, не зная сомнения в сердце. А я, как хозяин, не прав. Мне следовало бы притянуть его за цепь или подол, одним словом, придержать.
Сражение как путь отчаяния. Казнь, осознание и раскаяние в вине как особенный момент… Капитан Зараки никогда не примут этого и не поймут этого пути. Они объявились солнцем, сокрушающим и испепеляющим. Смех как гром и гимн безумству бою, единственному достойному празднику жизни.
Вабиске не размышлял, разумеется, так же, как и капитан Зараки. Такое пренебрежительное отношение к смерти и бою достойно наказания, презрения, не так ли?
Он меч, и он не размышлял. Воин, идущий путем меча, идет за своим сердцем.
«Когда сердце спросит» - поэтические строки , какие не нужно расшифровывать ни одному, знающему кодекс пути меча. Даже когда человек колеблется, его меч – нет. Поэтому честь оружия стоит выше чести человека, в чести оружия проявляется честь воина.
Но добродетель хозяина - мудрость. Когда он удержит руку слуги, то не уронит его чести.
Вабиске… я должен был предостеречь. Должен был бы.
Не мог.
Раздражение, сожаление, отчаяние. Уязвлённость и гордость. Калейдоскоп намерений и желаний. Ведь Вабиске сам за себя? Но моя часть. Моё оружие и моё сердце.
«Он не имеет права рубить мне голову.
Если бы Вабиске и ошибся так сильно, то час моей смерти должен был быть и его последним часом. Если Вабиске не почувствовал бы этого последнего, он не был бы моим сердцем».
Да.
И всё же, если бы он мог выбрать свой путь, если бы он действительно мог быть отделен от моего пути, я бы желал ему… да и важно ли, чего именно?
Путь оружия – быть в руке господина, если вопрос вновь упирается в меня, я не могу говорить или желать того, что бессмысленно.
И я не могу желать, например, смерти мечу. Он оружие. Гибель оружия невозможна. Хозяин её не допустит. Желать этого… нет, никогда невозможно. Он был прав.
И я не могу быть ни отстранён, ни холоден. Он был прав. Он – оружие.
Моя вина, когда я выпустил его из руки. И если и была вина его – то лишь в том, что он сдался высвобождению инстинкта, сделал выбор отделённого оружия. Но… это спорно. Он оружие, а не слуга.
Это вопрос, кто кому служит из двоих – воина и его оружия.
Dakara…
Я сожалею, что обвинял его в бессмысленности атаки в сердце. Это неверно. Он меч и оружие, и он следует своему долгу совершенно.
Вот как?
Я осудил своё сердце. Он палач. Он угрюмый, тяжелый, мрачный, замкнутый, осужденный... даже неприкасаемый. Моё сердце.
Мне трудно до конца пережить свои чувства и осознать их. От кошачьих его глаз, непосредственности и его привычки «рубить сплеча», как он признавался, до ощущения того неизбежного конца.
Возможно, нет ничего, чего я желал бы так, как быть им извиненным… и даже в последние мгновения мой долг перед ним рос.
Вабиске ведом инстинктами, и один из них – инстинкт сражения. Решимость меча, голос сердца. Но… я должен был его задержать. Он был прав, как меч, он разил, не зная сомнения в сердце. А я, как хозяин, не прав. Мне следовало бы притянуть его за цепь или подол, одним словом, придержать.
Сражение как путь отчаяния. Казнь, осознание и раскаяние в вине как особенный момент… Капитан Зараки никогда не примут этого и не поймут этого пути. Они объявились солнцем, сокрушающим и испепеляющим. Смех как гром и гимн безумству бою, единственному достойному празднику жизни.
Вабиске не размышлял, разумеется, так же, как и капитан Зараки. Такое пренебрежительное отношение к смерти и бою достойно наказания, презрения, не так ли?
Он меч, и он не размышлял. Воин, идущий путем меча, идет за своим сердцем.
«Когда сердце спросит» - поэтические строки , какие не нужно расшифровывать ни одному, знающему кодекс пути меча. Даже когда человек колеблется, его меч – нет. Поэтому честь оружия стоит выше чести человека, в чести оружия проявляется честь воина.
Но добродетель хозяина - мудрость. Когда он удержит руку слуги, то не уронит его чести.
Вабиске… я должен был предостеречь. Должен был бы.
Не мог.
Раздражение, сожаление, отчаяние. Уязвлённость и гордость. Калейдоскоп намерений и желаний. Ведь Вабиске сам за себя? Но моя часть. Моё оружие и моё сердце.
«Он не имеет права рубить мне голову.
Если бы Вабиске и ошибся так сильно, то час моей смерти должен был быть и его последним часом. Если Вабиске не почувствовал бы этого последнего, он не был бы моим сердцем».
Да.
И всё же, если бы он мог выбрать свой путь, если бы он действительно мог быть отделен от моего пути, я бы желал ему… да и важно ли, чего именно?
Путь оружия – быть в руке господина, если вопрос вновь упирается в меня, я не могу говорить или желать того, что бессмысленно.
И я не могу желать, например, смерти мечу. Он оружие. Гибель оружия невозможна. Хозяин её не допустит. Желать этого… нет, никогда невозможно. Он был прав.
И я не могу быть ни отстранён, ни холоден. Он был прав. Он – оружие.
Моя вина, когда я выпустил его из руки. И если и была вина его – то лишь в том, что он сдался высвобождению инстинкта, сделал выбор отделённого оружия. Но… это спорно. Он оружие, а не слуга.
Это вопрос, кто кому служит из двоих – воина и его оружия.
Dakara…
Я сожалею, что обвинял его в бессмысленности атаки в сердце. Это неверно. Он меч и оружие, и он следует своему долгу совершенно.