Что-то о нёмС ним трудно коротко сойтись. Когда он только что пришёл, то был неизменно вежлив и во всём спрашивал совета у старшин отряда. С течением времени он всё меньше стал спрашивать и сходу не позволял прекословить себе. Если его "спрашивали занудно", а на самом деле именно прекословили, именно сопротивлялись, опровергали его авторитет, то ни минуты не ждал. Либо призывал быть кратче, либо усылал к месту, а кто говорил "нет", того брал на отказ, предупреждал о трёхкратном неповиновении, и всё. Безэмоционально и между делом решал.
Был бы и внутренний бунт, тогда отряд был очень немирный, но капитан присутствовали рядом то здесь то там, не попрекали его, и всё пошло.
Лейтенант при капитане, работает по-своему, устраивает капитана.
Он, кажется, до сих пор не знает, что случилось с тем лейтенантом, который был при капитане до него.
Мягкость его мы нашли тоже. Во-первых, он был строгим не сам по себе, хотя это в его акусе, а строг в субординационных вопросах. Во-вторых, разрешал к себе обращаться чуть не по всякому вопросу (хотя поражался нашим изобретениям), если подкатывались с серьёзными мордами.
Он был вынужденно (по каким-то внутренним особенностям) доверчив здесь, правда иногда подозревал нам вслух, что это мы спрашиваем с развлечением (это он ненавидел).
Руки в рукава он тогда ещё не прятал, а сейчас это значит, что мы бы сами, если бы пожелали, разобрались и без вопросов.
В общем, делает так везде, где был бы рад "умыть руки".
Куда ещё он не лез сперва, так это во внутренние наши отношения. Потом вместо дежурного отдыха в лейтенантской капитанской перебрался (стал перебираться, когда капитан не требовали и когда не был сам на заданиях) в лейтенантскую отрядскую. Сперва ничего, мало ли у него причин держаться подальше от капитана? Затем завёл привычку среди ночи "для интереса прогуливаться", а это было запрещено для него в тогдашних головах наших старшин. Дескать, с уровня отрядских решений он их выжил, теперь ещё и внурь, во внутреннюю власть лезет.
Кира искал добраться до тех групп в пятнадцать-десять из рядовых, кучками прижатых к ногтю старшими отрядов (вот сансэки возьми, в то время числился седьмым, недавно девятым, потом вышел на пятую и потом, когда Кира устоялся, перешагнул на третью. Тоже ведь держал "бригаду").
Сперва молодой лейтенант так просто гулял, потом возьми да и приди на один "разгульный праздник", то есть с азартными, с шурерством диким, с выпивкой, и ему еще повезло, что это он пришёл до "горячего".
Он держится, я тебе замечу при этом, как "случайный гость". Не одобряет видимо, "нет" тоже не говорит. Присядет или, там, у притолоки застынет, склонит голову и всё.
И не выпроводишь без хитрости и не проймёшь; он как-то на всё тогда смотрел невинно и серьёзно. Или уже притворялся, а сам мрачнел. Тогда он только хмурился недоуменно и на совсем скользких к себе вопросах смущенно улыбался.
Бедолага был. Знаешь, надо тебе рассказать...
Лейтенанты приходят разными. Один, смотришь, и только при капитане, тогда отряд больше самоуправляется. Другой капитана ценит, но сам наш брат, и это удобно. Кира из тех, кто как будто ни там и ни там. Или будто больше при капитане. И выглядел слабым, и пришёл из четвёртого, да ещё с этим, знаешь, их своеобычным юмором. То молчит-молчит, а то вдруг как скажет какую-нибудь... вежливость, что только и думай, чем его стукнуло.
Так вот, капитан его просили "любить и жаловать", но, знаешь, они скажут и убудут, да ещё Кира казался тем, кто ни за что не скажут капитану, что ему трудно. Он молчал, верно. Это то самое молчание, когда всё главное происходит вне слов. Это тиммоку.
...Мы находили в его молчании старание и послушание, но он тогда проводил нэмаваси. Вёл бой, подготавливался к передаче и перераспределению власти. Мы ошиблись, потому что он был лучшим мастером харагэй, чем мы. Впрочем, я знаю и все знают, что абсолютным в харагэй был капитан. Ну и есть капитан.
Мы думали, он зависит от нашего хорошего отношения, от амаэ...
До той поры, пока однажды не пришёл, и мы поняли: не так, как обычно. К тому времени отряд потерял своё обычное подчинение старшинам, то есть не были на их стороне, боялись. Поэтому на том собрании всё должно было решиться между головами и лейтенантом. Не могло больше быть двоевластия.
Как он посмотрел... Мы сразу почувствовали, он мрачен, как туча, вот вот пойдёт радоваться молниями.
И правда. Разбил всё, подчистую. Раз-два-три, и только глаза да горло продери от этих шаккахо, сокацуев и прочего горомвержья.
Это был решительный момент. Не повернуть.
Он тогда пододвинул себе ящик, сел на него, скрестил запястья и начал говорить.
Кто рот раскрывал, того придерживал, кого красной, кого жёлтой, и это, наверное, пятнадцатерых было. Сансэки наш был наиболее разумный, и он тогда помог Кире отправить по камерам прежних смутьянов. А говорил... коротко. О том, что попойки надо прекратить. О том, кто завтра к нему подойдёт и какой будет структура внутреннего управления. Это он не менял кардинально, ты поверь. Просто теперь это работало не по себе, а на него.
Да, его бы и могли прибить, если бы не ясно стало, что кроме слов он сам будет бить, и тогда мы убедились, что в нём много силы. Позже поняли, что слишком хорошо, что тогда ему подчинились и мирились с его первыми расправами. Потому что капитан к нему не так дышали, как к другим лейтенантам. Иногда чуть не на него. Привечали, что ли. Словом, если бы что-то вышло, нам бы пришлось встать перед капитаном, а это было страшно. Во-первых, мы его любили, в других первых - боялись, а в-третьих первых - уважали.
Всё хорошо вышло. Даже смущались, что пришлось так вот Кире-фукутайчо разориться на кидо. Но это было тогда, почти уже давно.
Я не знаю, почему он не принял сложившегося статус-кво и переделал всё под себя.
Это именно тогда ввел общий раннечасовой "свежий" подъём (прежде вставали поочередно, смотря как дежурили) и, попозже, определил себе помощников по бумажным отчётностям. Время прошло, с той поры кое-что менялось, кое-кто приходил, уходил, наконец, он отобрал (или мы определились) костяк, с которым в основном работает.
Изуру уже не больно доверчивый. Перепроверяет дела нередко, "гуляет" до сих пор, на этот раз "от бессонницы".
Сейчас он часто будто не высыпается. Может забыть о работе, поэтому заканчивает её в неурочное время. А прямо теперь считает, что "немного умер". Поэтому мы держим всю работу за него. Это... это кошмар, но если он отдохнёт, то хорошо.
Наверное, другого извинения для отдыха кроме смерти не придумал. А что в Рейджуцу ходит, то это, наверное, не он, а его поэтический призрак. А когда тренирует, то это у него дух воинствующего поэта. Грустно за него.
Поскорее бы прошло.
Обещаемся посадить над ним камелий, конечно.
А я? Тогда, когда была злосчастная пирушка? Пятнадцатый.