_В свисте смертоносного клинка, в завывании бури, в рёве дикого зверя есть красота, которая недоступна обыкновенному слуху.
(с) Английский поэт, Сасакибе-доно его знают, наверное. Не правда ли, в эти дни зимы уже что-то дышит весной? Ещё всё сомкнёт морозами, еще нелетят вьюги, но я чувствую особую предвесеннюю сырость в воздухе. Когда я разматываю шнур умотки, моих пальцев касается не то же дерево, что я чувствовал прежде. Магнолия льнет к пальцам, вбирает, пока едва ощутимо, влагу. Едва уловимо, но она не сжата холодом.
Мои руки замирают, когда шёлк спускается по ним на пол. Волна света, как идёшь ты до меча? Насколько прекрасным ты его делаешь?
Извлечен бамбуковый стержень, древесина уже не прячет форму хвостовика и её насечку. Это не настоящая форма моей души, но, даже прикасаясь через тонкую бумагу, чувствую только твоё дыхание. Угадываю в самой совершенной линии хабути твоё сердце, в образе хамон твою душу.
Порошок утико скрыл узоры, синогами проявил вновь. Абура ложится невидимым покровом. Удары сердца и пульса, и чувство рейрёку, и движение рейацу.
_Люблю не смертоносность в его свисте, не этим ворожусь. В мече нетрудно полюбить всё лучшее, но в мече нетрудно полюбить и всё худшее. Мне приходилось говорить, что всякое учение похоже на меч. Стремлением к острию, определенностью пути и лезвием, чтобы покорять себе.
Это всегда мне тревожно. Те, кто героизируют свою тень, возводят её в уровень своего меча, внутреннего стержня. Но когда я смотрел, к чему всё привело, когда видел, сколько крови проливалось этими мечами, я мрачнел.
Романтики идут по трупам и жертвуют абсолюту душу. Мне до сих пор трудно найти причину не идти на размен души. Это причастие действительно венец. Но лестница к ней не должна затрагивать чужие жизни смертями. Когда мы говорим, что сражения – это страдание и отчаяние, мы не имеем ввиду, что сражения – это плата за нечто внутри нам, к чему мы идём. Мы имеем ввиду, что это – то, чего не должно быть.
Я говорил, что мы поэтому не просим прощения у жертв, когда мечи служат убийству. И поэтому стремимся завершить своё дело, не обставляя ничем, кроме внимания к проступку, который совершаем.
Мечи наших душ разделяют и добродетели и злодеяния. Они не менторы. Нет, души изначально злой или доброй ещё не рождалось, но приняв меч, она может направлять его и на то, и на то.
Взгляну, вспомню о Коге и Мурамасе. Они бы могли стать Айзеном, но были предупреждены. А он, романтик, глядящий на солнце?
Иэ, всё в порядке. Он находит себя шедевром, который стоит памяти мира. Я сожалею о бедах, но и об этой стреле, устремленной в солнце, тоже. И рад за него. Может быть, я святоша, но кто из нас, совершив ошибку, за неё не заплатит? Я не знаю, что происходит, когда путь меча пройден до конца. Я находил, меч не должен причинять страдания, но это естественно для его формы.
Ну как? Романтизм опасен? Но как проследишь его в форме нашей души?