Изуру выходил на энгаву вечером, щурился на лунную косу. Прятал руки в рукава, молчал.
Живой, горячей, страдающей жизни, вовлеченную в чужую, опутанную временем, ту, где никакому они не разобрать струн души, Кира всё же не знал, так думалось.
Смотрел на звёздочки снежинок, думал, когда будет следущющая операция, бледнел и мрачнел, вспоминая.
Уходил в шунпо, даже в Руконгай, далеко. Полный тревожных предчувствий, то опустошённый, то вдруг старающийя приглядеться к краскам этой другой жизни.
Быстрее всего возвращался мечу, тушил все лампы, скрестив ноги, брал его, опирая цубу о плечо, обнимал расслабленно и уронив голову.
Искал что-то в темноте взглядом. Иногда улыбался, то вдруг бросал занятие, схватывался, снова пропадал, возвращался задумчивый; тогда случайная полоса света выхватывала блеск на клинке.
Будто в нём были ответы, глядел, остановив взгляд. Будто в нём проносились водяными бликами все вопросы, его донимавшие, и пропадали в стремнине.
Тогда, успокоенный, ложился, касаясь касиры виском.