Она вертится
Дорога. Твёрдая, тёмная, как из запечённого крошева камня.
И она. Глаза лихорадочно блестят.
И ещё одна она; блеск глаз тусклый, слепо отражает луну. Бледные руки облепили ночные мотыльки.
Всё правильно. Живым бабочкам нравится питаться мёртвыми трупами.
Ещё одна бабочка, чёрная, с глянцево блестящими малиновыми глазами на крыльях, вьётся вокруг щеки души.
Всё правильно. Адским бабочкам приятно кормиться у душ.
Её губы шептали что-то, пальцы бессмысленно теребили цепочку на шее, другой рукой держалась за цепь, уже распадавшуюся у тела.
Ещё шаг. Из тени. Она, наконец, заметила. Выронила что-то серебристое с распятием, неподвижно уставилась на ладонь, обхватившую рукоять катаны.
Рукоять катаны? Черные хакама, ги.
Большие, будто жемчуг, слезы скатились с её щёк.
- Вы... Шинигами?
- Жизнь души похожа на жизнь бабочки.
Она со страхом посмотрела в темноту дороги.
- Я… теперь… в ад, в джигоку? До при… пришествия…?! Я не хочу… я… я не дошла ещё…
- Я полагаю, вы обязательно попробуете ещё раз через круг.
Взгляд метнулся к телу, к едва видимым очертаниям креста. Ресницы дрогнули. Крылья мотыльков покачивались.
- Значит... Значит... вертится! Они говорили, она не вертится! А...
Иероглифы "жизнь"-"смерть" обожгли её лоб холодом, и душа осеклась.
Её охватил свет, в котором чёрной пляской мелькали черные, с малиновыми глазами, крылья.
...
- Она вертится.
Крыльев чёрных, да крыльев
Белых хоровод.